ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА ПЕТРАКОВ Валерий Юрьевич. Род. 16.05.1958. Нап. Мсмк. Первый тренер — А. Солдатов. Выступал за «Динамо» (Брянск) — 1975-76, «Локомотив» (Москва) — 1977-80, 1986, «Торпедо» (Москва) — 1981-85, «Лулео» (Швеция) — 1989-95. 228 матчей, 69 голов в ч-тах СССР. Фин-ст Кубка СССР 1982. Ч-н Спартакиады народов СССР 1979 в составе сб. Москвы. В сб. СССР — 2 матча, 1 гол (1978). В олимп. сб. — 2 матча (1982). Ч-н мира 1977 среди юниоров. Ч-н Европы 1980 среди мол. сб.

 

ШВЕДСКИЕ СНЫ ВАЛЕРИЯ ПЕТРАКОВА

Придя как-то на тренировку московского «Торпедо», невольно стал свидетелем прелюбопытной картины. На одной половине поля футболисты по заданию Валентина Иванова отрабатывали удары по воротам. После небольшого дриблинга, а точнее его имитации, игрок, получив мяч от своего партнера, должен был, чуть приблизившись к штрафной, пробить по воротам. Но, увы, мяч летел все больше мимо цели. Тогда Иванов, с присущим ему юмором, громко, чтобы слышали все, сказал: «Ну вот. Подъемные им давай, зарплату плати, а они даже в ворота попасть не могут!» Действительно, зрелище не захватывало, и я перевел взгляд на другую половину поля, где какой-то человек (издали разглядеть было трудно) в спортивном костюме и шапочке разминал второго голкипера команды Михаила Харина. Он ставил за пределами штрафной семь мячей в ряд и практически без разбега, один за другим, словно по заказу, направлял их в разные углы ворот. И только один мяч угодил в штангу, и только два из них удалось отразить Харину. Вот это было зрелище! «Кто это?» — обратился я к стоявшим рядом. «Да ты что, не узнаешь? — ответил один из них. — Это же Валерка Петраков. Он теперь стал одним из помощников Иванова».

И тогда я его узнал. Узнал и вспомнил, как он вошел, да нет, пожалуй, ворвался в наш футбол — совсем мальчишка, тонкий, гибкий, но твердо стоявший на ногах. Я вспомнил, как защитники пытались вытеснить его из штрафной, однако удавалось это единицам. Память подсказала еще многое, но оставила в темном углу главное — а сумел ли Петраков раскрыть себя полностью?

Не знаю уж почему, но подобный вопрос для нашего футбола является едва ли не самым актуальным. Поэтому, дождавшись окончания тренировки, я подошел к Петракову, чтобы договориться о встрече. «Поговорить, значит, — отозвался он. — Что ж, можно. Вас как найти? Хорошо, через пару дней я вечерком загляну к вам». И, действительно, через два-три дня он постучался в дверь редакционной комнаты. В это время там шла нешуточная баталия за шахматной доской между нашим футбольным статистиком Акселем Вартаняном и техническим редактором Борисом Нестеровым. Посмотреть со стороны, так играют два умалишенных. Попеременно, то один, то другой, вдруг восклицали: «А вот я сейчас вашего королька прижму», «А вот я позволю вам этого не позволить»... и так далее. Вошедший Петраков с порога тут же, оценив ситуацию, бросил: «Лошадью ходи, лошадью». В общем, бойцов мы выселили, и они, подхватив на руки шахматную доску, так бережно понесли ее в другую комнату, что казалось несли самое дорогое в своей жизни.

Мы же с Валерием уселись за освободившийся стол и он повел свой рассказ.

ПРОЛОГ

А ведь я девять лет не был в России. Подумать только, девять долгих лет! Уехал я во второй половине 1986 года. Сначала в одну из команд Группы советских войск в Германии, а затем — в Швецию. Нет, я приезжал в Москву, в отпуск, но ненадолго — на недельку-полторы, что, конечно, не в счет. И вот там-то, в Германии, а особенно в Швеции, мне стали сниться сны — о России, о нашем футболе, о доме. Наверное, это было не только чувство ностальгии, но и попытка осмыслить то, что было уже прожито и пережито. Может, об этих снах и рассказать вам?

Я НАРИСУЮ СТАРЫЙ ДОМ

Футбол вошел в мою жизнь с того самого момента, как я себя помню. И иногда мне кажется, что я и родился-то с криком: «Футбол!» Почему так произошло? Наверное, потому, что дом в Брянске, в котором я вырос, жил футболом. И этой жизнью жил мой отец. Футбол был не составляющей, а главной частью его жизни. И эти гены передались мне. Ходить на стадион вместе с отцом я начал, наверноё, лет с четырех-пяти. Еще, конечно, ни в чем не разбираясь, а только жадно впитывая этот воздух, запах подстриженного газона, свежевыкрашенных скамеек и газеты, подстеленной на нее, пива и бутербродов с колбасой, едкого дыма «Беломора» ... Был у нас и старенький телевизор (жили мы очень скромно), у которого мы садились вместе с отцом, чтобы смотреть матчи высшей лиги чемпионата Союза. Отец болел за московское «Торпедо». Естественно, за эту команду стал болеть и я, и, конечно, мечтал играть за нее. Но мог ли я тогда представить себе, что моя детская мечта, которой я делился только с отцом, когда-нибудь сбудется?! В семь лет, первого сентября, я пошел не только в общеобразовательную школу, но и в спортивную — стал по-настоящему заниматься футболом. (Правда, для этого мне пришлось пойти на маленький обман. Набора мальчишек моего года рождения не было, и я «приписал» себе лишний год. На первых же соревнованиях обман, конечно, раскрылся. Мне было ужасно стыдно, но ведь так хотелось заниматься футболом! В общем, отругали меня здорово, но, главное, не выгнали, позволили продолжать занятия. Но это пережитое чувство стыда запомнил на всю жизнь и в дальнейшем старался не идти на сделку с совестью). Именно тогда я стал мечтать о том времени, когда отец сможет прийти на стадион, чтобы посмотреть на мою игру. Но разве могут все мечты сбываться?! Когда я учился в седьмом классе (тут Петраков на минутку замолк, точно стараясь перевести дух), отец умер — умер так несправедливо рано. Сказать, что свет померк в моих глазах, — значит ничего не сказать. У меня было отнято не только что-то родное, но и что-то самое важное. Помню, мама мне тогда сказала: «Сынок, если ты будешь продолжать заниматься футболом и станешь хорошим игроком — это будет самой лучшей памятью отцу». Так она сказала, а сама устроилась еще на одну работу, чтобы прокормить и воспитать меня. И когда я все-таки стал футболистом и у меня появились деньги, заработанные своим трудом, первым делом я старался помочь матери. Ну а учась еще в 10_тм классе, я был принят в брянское «Динамо». А вскоре расстался и со своим родным домом.

ПУТЬ В МОСКВУ

Первым обратил на меня внимание Иван Алексеевич Варламов и привлек в юношескую сборную РСФСР. Тогда проводилось много турниров, таких, как «Юность», «Надежда». Не знаю, есть они сейчас? И в общем-то у талантливого мальчишки, где бы он ни родился, всегда был шанс проявить себя, показаться тренерам и специалистам.

Потом мною заинтересовалось московское «Динамо», куда меня пригласил сам Александр Александрович Севидов.

Кстати, забегая вперед скажу, что на этих же соревнованиях Анатолий Коршунов определял кандидатов в юношескую сборную СССР, в составе которой я в 1977 году в Тунисе стал чемпионом мира. Ах, какая это была талантливая команда — Новиков, Сивуха, Баль, Балтача, Бессонов, Хидиятуллин... Главный тренер Сергей Мосягин. В полуфинале мы тогда обыграли Уругвай, а в финале — Мексику по пенальти. Когда мы вернулись домой, нас пригласили в Управление футбола, поздравили, а потом сказали, что есть идея оставить эту нашу команду в неизменном виде и сделать так, чтобы она участвовала в чемпионате страны наравне с клубами. Идея-то понятна, хотелось сохранить эту талантливую команду, но она была, видимо, неосуществима. Тем не менее через три года практически те же футболисты, но под руководством Валентина Александровича Николаева, стали чемпионами Европы среди молодежных сборных.

Однако вернемся в 1976 год. Побывал я с московским «Динамо» на сборах в Гаграх, жил и тренировался в Новогорске. Но и тогда, и сейчас я понимал, что был приглашен в столь именитый клуб, да к тому же обладающий набором высококлассных мастеров, для тренировок и учебы у этих столь именитых футболистов. И в общем-то все шло к тому, что я должен был окончательно перебраться в «Динамо». Но в этот момент мне надо было поступать в институт, и я уехал домой. Руководство же брянского и московского «Динамо» решило, что для моей же пользы будет лучше, если я буду играть за местное «Динамо» во второй лиге, а не сидеть на скамейке запасных в лиге высшей. Однако сыграть за брянское «Динамо» в сезоне 1976 года мне довелось только два матча. В первом из них в Калуге я забил гол, и после окончания встречи ко мне подошел один из тренеров московского «Локомотива» Борис Николаевич Петров. Так я оказался во второй раз в Москве. Прилетел в Баковку, переговорил с Игорем Семеновичем Волчком, в то время старшим тренером команды, сыграл за дубль, кстати против московского «Торпедо». Проиграли мы тогда не то 0:3, не то 0:4, и я сбежал домой. Нет, нет, не из-за этого разгрома, а просто стало мне как-то тоскливо одному, неловко, неуютно. Петров вновь приехал за мной и окончательно перевез в Москву. Там, правда, возникли проблемы — ведь я был подданный, если можно так сказать, московского «Динамо», и меня долго не могли заявить. Наконец в переговорах удалось прийти к соломонову решению, согласно которому меня на год как бы отдавали в аренду «Локомотиву». Было это в августе 1976 года. Конечно, слово «аренда» тогда было не в моде. Это сейчас все просто. Закончился у тебя контракт — и ты можешь переходить в другой клуб, если, конечно, у того есть средства купить тебя. А тогда, если кто-то приписывался к команде, то, почитай, навечно. Однако «Динамо» про меня почему-то забыло, и я оставался в «Локомотиве» до 1980 года, до того времени, когда команда рассталась с высшей лигой.

 

А потом про меня пошли слухи, что, мол, зазнался Петраков, уж не хочет быть крестьянкою простою, а хочет быть дворянкой столбовою. Не было этого ничего. А было вот что. Лежал я тогда в больнице. Положили меня туда после календарного матча в Ташкенте против «Пахтакора» с подозрением на желтуху. Пролежал я там недели две, пока сдавал анализы и прочее. И вот тогда-то, за эти две недели, у меня перебывали представители едва ли не всей высшей лиги. И Лобановский звонил — в Киев звал. Не скрою, сулили очень многое. Я всем вежливо отвечал, что хорошо, подумаю, а сам ждал приезда только одного человека — Валентина Козьмича Иванова. И «папа», как мы называли Козьмича, приехал ко мне домой и просто сказал, что хочет видеть меня в «Торпедо». Если бы вы знали, как забилось тогда мое сердце, как тепло и радостно стало на душе, как в один миг все мои мечты, все мое детство, образ моего отца пронеслись у меня в памяти. Однако, кажется, этот миг, такой короткий для меня, показался несколько длинным для Иванова, и он переспросил: «Так как, Валера?» Вместо ответа я взял чистый лист бумаги и написал заявление в «Торпедо». А слухи? Да, не скрою, посулы, которые мне делались, были соблазнительны, и пугали меня, кстати, тогда тоже, армией, например. И в общем-то свернуть на эту тропку, поддавшись то ли блюдечку с золотой каемочкой, то ли страху, было легко, и наверное, никто бы никогда не осудил меня за это. Но детская мечта и любовь к отцу перевесили все. Игралось мне в «Торпедо» хорошо. Другое дело, что были проблемы, но это были проблемы не команды, не Иванова, а мои, личные. И вспоминать об этом сейчас горько и тяжело. Но надо, ради молодых футболистов, которые только-только входят сейчас в мир большого футбола.

ПОТЕРЯННОГО НЕ ВЕРНУТЬ

Если бы меня сейчас спросили, что бы я хотел изменить в своей футбольной судьбе, то не задумываясь ответил бы — 1986 год и то, что тогда произошло. Но, увы, даже сыгранный футбольный матч можно, при известных обстоятельствах, переиграть, а вот неверный шаг в жизни перешагать нельзя.

Когда я в 1980 году перешел в «Торпедо», то сразу почувствовал разницу между этой командой и «Локомотивом». Разница была прежде всего в задачах, которые перед командами ставились. «Локомотив» состоял из одних имен. Семин, Газзаев, Гиви Нодия, Эштреков, Аверьянов, Самохин, Ряховский — вот далеко не полный перечень тех, кто тогда защищал цвета клуба, а задача перед командой ставилась скромная — не вылететь из высшей лиги. Правда, в 1977 году у нас был шанс побороться за третье место, но обилие ничьих (14!) и смазанная концовка остановили нас на шестой строчке турнирной таблицы. Почему так произошло, судить не берусь. Я ведь тогда молодой был, а рядом играли люди, которым в ту пору было уже по 30-35 лет. Это сейчас в нынешних командах виновного не найдешь, а тогда в чемпионате Союза виноват всегда был тот, кто помоложе. Крикнут тебе, и побежишь до флажка, а надо, и обратно прибежишь, как миленький. И никогда никаких вопросов не возникало. Но вот то, о чем судить могу, об игре, скажу. Впереди мы с Валерием Газзаевым играли, как свободные художники (а за нами в затылок еще Шевчук играл). Назад в оборону практически не возвращались, а при потере мяча в чужой штрафной никто нам претензий за то, что прекратили борьбу, не предъявлял. То есть действовали, по сути, по принципу, как получится. В «Торпедо» была совсем иная картина. Задача-минимум на каждый сезон была одна — попасть на Кубок УЕФА, а такие серьезные цели ставили передо мной и другими футболистами совсем иные задачи. Мне, например, помимо своих прямых обязанностей, надо было думать еще об обороне своих ворот. И хотя Иванов всегда говорил, чтобы я каждый раз назад не отходил, а большую часть времени проводил на переднем крае, и хотя у нас в то время в защите играли такие гренадеры, как Круглов, Пригода, Полукаров, Шавейко, Жупиков, которые, попади мяч на нашу половину поля, готовы были «растерзать» любого, все равно часто отходил назад. В общем, старался больше играть не на себя, как в «Локомотиве», а на команду.

И все-таки, хоть большие задачи перед командой всегда и ставились, но не всегда они выполнялись. Я вспоминаю, как в те времена мои друзья часто говорили: «Ну и бригада у вас подобралась, наверное, чемпионами будете». Но не получалось. Нет, начинали-то мы всегда хорошо, первые пять-шесть туров сильнее всех были, даже динамовцев Киева на их поле обыгрывали. От чего это зависело? Наверное, от предсезонных сборов. Тогда у нас в команде работал тренер по специальной подготовке, и мы, во-первых, очень много занимались «физикой», а во-вторых, начинали готовиться к сезону раньше всех остальных клубов. Но затем у нас наступал спад, а другие клубы, наоборот, набирали оптимальную форму, и мы откатывались назад. Главная вина лежала, на мой взгляд, все-таки на нас, игроках. Не буду говорить о других, скажу о себе. Наверное, не смог до конца реализовать все задумки Валентина Козьмича. Приглашая меня, он, очевидно, рассчитывал на что-то большее — что я буду много забивать, стану настоящим лидером команды. И, наверное, того же он ожидал и от Суслопарова, Редкоуса, Васильева... Мне же в сезоне 1985 года вообще не до игры было. Нет, нет, дело не в нарушениях режима, хотя и они были, редко, но были. Козьмич разговаривал, наказывал и правильно делал. Но я не об этом. В том году у меня были серьезные личные проблемы. Какие? Развод. «Папа» понимал меня, перед игрой с базы в суд отпускал, машину давал. Вы представить себе не можете — нас три раза развести не могли — так в то время все боролись за сохранение ячейки коммунистического общества, даже не пытаясь понять, что люди, пришедшие к ним, стали друг другу совершенно чужими. Важен был принцип, а не то, что есть на самом деле. Ну да не об этом речь. И вот в начале 1986 года на сборах я сам (сам!!!), и это и было, наверное, самой большой моей ошибкой в жизни, пошел к Валентину Козьмичу и попросил отпустить из команды. Вы можете спросить меня, зачем я это сделал. А я и сам ответить не смогу. Наверное, вот эти все личные переживания, то, что все об этом знали, заставило меня, и это, наверное, естественное желание любого человека, сменить обстановку, скрыться, уйти туда, где меньше всего об этом слышали. Понимаете, в принципе, в «Торпедо» мне все сочувствовали, но бывают, наверное, такие моменты в жизни, когда даже сочувствие воспринимается с болью, как нечаянный удар хлыста.

НА ДАЛЬНИХ БЕРЕГАХ

И я вернулся обратно в московский «Локомотив», куда, собственно, меня только и отпускал Иванов, именно в команду первой лиги, а не высшей. Почему? Наверное, это не было недоверием, и вряд ли он мог бы подумать, что я могу уйти в другую команду. Я никогда его не обманывал. Просто он, наверное, надеялся, что я вернусь (а из «Локомотива» это было бы сделать проще), и такой случай мне вскоре представился, но я им вновь не воспользовался. А дело было так. У «Локомотива», которым тогда руководил Юрий Павлович Семин, задача была одна — вернуться в высшую лигу. И Семин, естественно, возлагал на меня большие надежды, но, не знаю уж почему, не пошло у меня дело. Для форварда ведь удача — вещь наиважнейшая. Иногда с трех метров бьешь и не забиваешь, а иной раз ударишь с тридцати, с закрытыми глазами, и мяч залетает в ворота. Вот и тогда, в первом круге, вроде бы бился, старался, а забил только два мяча. Хоть и много пенальти сделал, и с моих передач мячи забивались, но с меня спрашивали — а где твои-то голы, петраковские? А тут еще приключилась такая история. Закончил институт, и у нас был банкет, куда я специально поехал с женой и выпил за диплом один бокал шампанского. А на следующий день у нас в Баковке была тренировка, с которой Семин меня выгнал, сказав, что я приехал выпивши. И так мне тогда обидно стало. Обидно и потому, что несправедливо это, и потому, что возраст у меня был по футбольным меркам уже солидный, а поступили со мной, как с пацаном. И я, хлопнув дверью, ушел из команды. Вот тут-то и попроситься бы мне обратно к Иванову, ведь ждал он меня, ждал, но я решил просто уехать из страны.

Тогда это было сложно, не то, что сейчас. Но Анатолий Коробочка, Анатолий Шелест и Юрий Аджем помогли мне уехать в Группу советских войск в Германии. Нашли хорошую команду. И мне там, действительно, было хорошо. Два с половиной года я там поиграл и как бы заново вернулся в футбол. Наладилась семейная жизнь. Зажили все раны, забылись личные обиды. А потом в 1990 году я заключил контракт со шведским клубом второго дивизиона (по-нашему, это первая лига) «Лулео» и до ноября прошлого года работал там, сначала три года как игрок, затем полгода играющим тренером, а последние два года старшим тренером команды, закончив предварительно тренерские курсы. В общем, так сложилась моя футбольная карьера, что зрелость моя, как игрока, пришлась на дальние берега. В Германии каждый сезон я забивал мячей по 30, наверное. А в Швеции в первый год забил 21 мяч и стал лучшим бомбардиром лиги. Такого у них там никогда не было, чтобы какой-то русский приезжал и забивал 21 мяч. Они когда приглашали меня, то говорили, что если я забью мячей 10, то это будет замечательно. А тут два десятка. В общем, наградили меня за это поездкой в Англию. Во второй сезон забил меньше — 14, но там уже давала о себе знать старая травма колена. И в следующем году после очередной операции на ноге мне пришлось закончить играть, так как я стал, по сути, «одноногим» — правая стала для футбола непригодна. А ведь она у меня сильнейшая. Вот вы обратили внимание, как я Мишу Харина разминал, но ведь я бил только левой. А если бы я правой мог ударить?!

СОН МНЕ ПРИСНИЛСЯ, ОЧЕНЬ СТРАННЫЙ СОН

Там, в Швеции, как я уже говорил, мне стали сниться сны. И вот однажды мне приснилось, что я выхожу на поле в торпедовской футболке и забиваю мяч. Вдруг чувствую, жена меня в бок толкает и спрашивает: «Валер, ты чего? Гол, гол на весь дом кричишь, сына разбудишь». Я, естественно, извиняюсь, а сам смотрю — у меня подушка мокрая от слез. Слезы радости? Может быть. А может... Ведь это мечта моя, выйти на поле в форме «Торпедо» и забить хотя 6ы один мяч, увы, уже никогда не осуществится, разве что только вот так — во сне. И, может быть, в этом и есть свой большой смысл. Сумел ли я раскрыть себя до конца? Конечно, нет. Был ли я счастлив в футболе? Конечно, да! И знаете чем? Своим отношением к этой игре. С тех пор как я приехал, часто доводится слышать, что, мол, футбол времен чемпионата СССР намного сильнее нынешнего. Да, наверное, но знаете, чем он сильнее? Отношением. Я вот вспоминаю, как в 1985 году в «Торпедо» перешел Леонид Буряк. И на первой же тренировке, после ее окончания, он мне говорит: «Валер, давай с тобой ударчики по воротам потренируем. Ты с какой позиции больше любишь атаковать? Во, а я тебя пасиками поснабжаю». И так почти после каждой тренировки. Иногда мы сами что-то новенькое выдумывали. И это Леонид Буряк, который в футболе, кажется, да нет, не кажется, а точно, умел все. А сейчас? Вы же видели, не успел Иванов дать команду на окончание тренировки, как все заторопились в раздевалку. Кого заставишь остаться и поработать? А тогда, в мои годы, нас едва ли не насильно выгоняли с поля. Ведь ни один тренер на тренировках не может дать игроку все, что тому нужно, потому что у него одновременно 20-25 человек занимаются. Вот тут-то и нужна индивидуальная работа игрока над тем, что у него еще не получается. И мы, тренеры, всегда готовы составить таким игрокам компанию. А сегодня только Сергей Борисов иногда на базе индивидуально работает, и Арсен Аваков подходит ко мне и просит: «Валерий Юрьевич, вы не понавешиваете?» И я радостно иду и навешиваю, а он бьет — 10, 20, 30, 40 минут. Вот это отношение к делу.

Или я помню, как Дима Харин трудился, до седьмого пота — это еще мягко сказано. Когда он только появился в команде, то слабенький такой был. А Козьмич и говорит мне: «Ну-ка, Валера, ударь-ка ему». Я ударил вполсилы, а руки-то у него совсем слабенькие, мяч сквозь них, как сквозь рваную сетку, пролетел. «Ну что, — спрашиваю у него, — еще?» А он так, знаете, сквозь зубы: «Да, еще». Грязный уже весь стал, нос в кровь разбил, а все равно просил «еще и еще». И так каждый день. И вырос во вратаря. В большого вратаря. Ведь в 16 лет парень стал в основном составе стоять! Понимаете, мы тогда хоть и считались официально любителями, но по внутренней своей сути, по своему отношению к футболу были профессионалами. В целом, я имею в виду. И я думаю, что не сейчас, конечно, а в ближайшем уже будущем мы придем к тому, что я наблюдал в Швеции — когда игроки «Гетеборга» приезжали на матч Лиги чемпионов не с базы, как принято у нас, а из собственного дома, настолько высок их уровень профессионализма.

эпилог

Сейчас-то я в полной мере понимаю слова Валентина Козьмича, сказанные мне тогда, когда я играл за «Торпедо»: «Валера, футбольная жизнь дана только один раз, и ты должен сделать все сейчас, а остальное потом к тебе придет». Вот в чем проблема. Понимание многого в жизни приходит часто слишком поздно. Вот сейчас я Иванова прекрасно понимаю, но уже поздно, поезд ушел. И я не знаю, что бы я сделал и отдал за то, чтобы можно было вернуть потерянное, не сделать тех ошибок, которых наделал предостаточно.

И, тем не менее, я счастлив и благодарен тем людям, с которыми меня свела судьба. И Игорю Семеновичу Волчку, который много возился со мной, доверял мне, наконец, мне, 17 летнему пацану, пробил квартиру в Москве. Я благодарен и Александру Александровичу Севидову, с которым судьба нас как-то все время разводила. Я всегда охотно вспоминаю Валентина Александровича Николаева, к которому мы в молодежную сборную СССР ехали с огромной радостью, ибо с ним всегда было интересно и увлекательно. И я счастлив, что сейчас работаю в «Торпедо» рядом с Валентином Козьмичем Ивановым.

К слову, связи с «Торпедо» я за эти годы не терял, и когда приезжал в отпуск в Москву, то первым делом шел в ставшую мне родной команду. Да и работая тренером шведского «Лулео», не раз, когда возникала в этом необходимость, звонил Валентину Козьмичу в Москву, и он всегда делился своим опытом, давал конкретные рекомендации. Поэтому мое возвращение в качестве одного из тренеров в «Торпедо» было естественным. Я еще в Швеции почувствовал, что по-настоящему стать тренером можно, наверное, только в своей стране — учась и перенимая опыт у своих отечественных специалистов, что я и стараюсь сейчас делать, работая рядом с Валентином Ивановым. В этом-то и состоит мое спортивное счастье — я родился, жил и продолжаю жить в нашем футболе.

 

Иван ТИМОШКИН.

(«Футбол» № 20, 1996)