В последнее время я все чаще задаю себе один и тот же вопрос — все ли я отдал футболу, что мог, и все ли футбол дал мне, что я желал? И прихожу к выводу, что, наверное, все-таки я сделал не все, на что был способен. А вот футбол отдал мне, наверное, все, и обижаться мне не на что. То есть то, что я заслужил, что пытался вложить в эту игру, то и получил в ответ. Почему? Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо начать издалека — с детства.
Район в Свердловске, где я родился, был окраинным, неблагополучным. И не только из-за
обыкновенной шпаны. Главное, там было много людей, условно отбывающих наказание и работающих, как мы говорили, на химии, то есть на вредном производстве. В общем, обстановка была
самая
что
ни
на
есть
криминальная. И я уже одной ногой стоял там, на тропинке, по которой ушли в преступный мир многие мои сверстники. Однако поставить вторую ногу на эту дорогу мне не дал... футбол. Вообще я рано стал заниматься спортом, так как улица, двор сметали со своего пути слабого, но волейбол, которому я в то время отдавал предпочтение, все же не затрагивал самые глубины моей души. Удалось это сделать футболу. Когда я впервые, надо сказать, совершенно случайно, пришел за компанию с приятелем на тренировку юных футболистов, то сразу и на всю жизнь влюбился в эту игру. Вскоре я поступил в спецкласс, а в 15 лет был приглашен в команду мастеров
«Уралмаша». Вот так футбол, можно сказать, спас меня, и за одно это я могу и буду благодарить его всю свою жизнь. А ведь войди футбол тогда в мою душу, моя судьба наверняка сложилась бы совершенно иначе. И сейчас я вспоминал бы не где играл, в каких странах был, а где сидел, за что и сколько. А может, уже давно где-нибудь в темном переулке получил бы финкой в живот — и все. Вот так.
Дебютировал я в основном составе «Уралмаша» в 1980 году, когда мне еще не исполнилось и шестнадцати.
Получилось удачно, и вскоре мне стали поступать лестные предложения от именитых клубов,
в частности, от «Зенита» и московского «Торпедо». Парень я был молодой, голова закружилась, и я, кажется, написал заявление в оба клуба. Но руководство «Уралмаша» стало меня уговаривать, мол, куда ты едешь — в «Зените» Михаил Бирюков играет, а в «Торпедо» — опытнейший Вячеслав Чанов. Как поступать в таких случаях? Трудно сказать, хотя вот сейчас, основываясь на своем богатом опыте, могу утверждать,
что
в
17 лет
переходить в более классную команду, наверное, еще рано. Да, ты можешь быть перспективным,
талантливым, но
идти
в команду, пусть и более высокого уровня, третьим или четвертым вратарем не стоит. Ведь, сидя на скамейке запасных
и ожидая своего часа, можно без игровой практики и зачахнуть. Закончить играть совсем. В общем, отговорили меня тогда, и я еще три года выступал за родной клуб во второй лиге. А когда увидел, что почти все мои знакомые по юношеским сборным (а я прошел их все по различным возрастам) уже вовсю пробуют свои силы в командах высшей
лиги,
то
при
очередном предложении о переходе сомневаться долго не стал, тем более что позвал меня в «Арарат» не кто иной, а Никита Павлович Симонян. Однако сам процесс перехода оказался для меня нелегким испытанием. До сих пор не могу вспоминать те события без содрогания. А дело было так. В Душанбе, где «Уралмаш» находился на сборах, приехал начальник команды «Арарат» Рудольф
Мириманян. Мы с ним встретились без
свидетелей, обо
всем
договорились и подписали необходимые бумаги. И вот возвращаюсь я в Свердловск, и на одной из последних тренировок ко мне вдруг подходят какие-то люди в штатском, берут под белы руки и говорят: «Ну-ка, дружок, отойдем в стороночку, поболтаем». Для меня до сих пор остается загадкой, откуда они узнали, кто сдал меня, так как, предполагая уговоры, угрозы и тому подобное, я до поры до времени никому ничего не говорил о переходе в «Арарат». «В общем, так, парень, — продолжили они, когда мы отошли в сторонку, — либо ты забираешь обратно свое заявление о переходе, либо мы прямо сейчас сажаем тебя вот в ту «Волгу» и везем в военкомат. Вечером ты будешь уже дневальным в воинской части». Это было в начале 1984 года. Что было делать в такой ситуации мне, 20-летнему парню? Я вынужден был принять их ультиматум, а, придя домой, позвонил в Ереван. Мне ответили, чтобы я ничего не боялся. А на следующий день в Свердловск прилетел Мириманян и первым же рейсом увез нас с женой в Армению.
Тем не менее скандал разразился, и пока он не был утрясен, я не мог играть в чемпионате. В это время в свердловских газетах про меня писали жуткие вещи: и что я скрываюсь от армии, и что я дезертир, и что бросил товарищей, и что я рвач, шантажировал всех своими переходами, и тому подобное. Вскоре мы с Мириманяном
приехали в Москву на прием к Вячеславу Колоскову, и когда тот дал мне одну из этих газет и я прямо у него в кабинете все это прочитал, то помню, как кровь ударила в голову и я долго никак не мог сообразить
— неужели все это может быть написано обо мне? И, главное, неужели я все это заслужил, в общем-то верой и правдой отыграв
в родном клубе почти пять лет и никогда ничего существенного для себя не требуя.
В конце концов конфликт уладили, я стал играть, и сейчас, оглядываясь на те семь лет, что провел в «Арарате», могу сказать, что они навсегда останутся в моей памяти. Да, в первое время было трудно: все-таки другая культура, обычаи, нравы, иной уклад жизни, может, потому играл неуверенно — поначалу пропускал немало легких мячей, из-за чего команда
проигрывала. Но благодаря помощи Хорена Оганесяна и доверию Никиты
Павловича Симоняна я выстоял. Оганесян опекал меня,
как
родного. А если бы не Симонян, то и не заиграл бы. Ведь понимание и доверие со стороны тренера,
особенно для
вратаря, дело
наипервейшее. Вратарь — особая категория в футболе. Для него очень важен психологический аспект. Если он уверен, знает, что будет играть, не дергается, а спокойно работает, то у него все будет нормально. И все это дал мне Никита Павлович. Да и с армянским народом я сроднился. Это необыкновенно трудолюбивые люди. Надо видеть, как практически на камнях они построили один из красивейших городов мира, как каждый клочок земли украшают цветами. Лишь одна ложка дегтя оказалась в моих воспоминаниях о годах, проведенных в Армении. Это конфликт команды с ее главным тренером — Аркадием Андреасяном. Вот эта история.
Андреасян пришел в команду главным тренером в середине 1986 года, когда «Арарат» находился на последнем месте. При нем мы сумели удержаться в высшей лиге, проведя отличную серию из 8 игр, в которых
набрали 13 очков. Сразу скажу, что, на мой взгляд, Аркадий Андреасян очень хороший тренер, отличный специалист, тонко чувствующий игру, приверженец зрелищного, атакующего стиля.
Но
вот
тяжелый, вспыльчивый характер, злопамятность не позволяли долго находиться с ним в одном коллективе. По крайней мере, я с таким человеком в своей карьере ни до, ни после не работал. Терпение команды
лопнуло в 1989 году, когда после одного из матчей в раздевалке Андреасян ударил по лицу Эрика Осипяна, молодого футболиста.
Вся команда выступила против тренера, но нам пришлось несладко. Дело в том, что у Андреасяна большой авторитет в Армении, у него очень много знакомых, как принято говорить, в высших эшелонах власти, и вскоре меня, Ашота Хачатряна и Эрика Осипяна, выдавая за главных зачинщиков, решили пожизненно дисквалифицировать. Андреасян попросту оговорил нас, сказав, что на уме у этих троих не футбол, а только деньги и другие блага. Могу сказать за себя: за семь лет
выступления в команде я смог купить только одну машину. Наверное, это о чем-то говорит, по крайне мере о том, что я вовсе не рвач. А Ашот Хачатрян? Великий труженик футбола, профессионал высшей пробы! В общем, тогда мы прошли едва ли не все дантовы круги ада, начиная от районного спорткомитета и кончая приемом у первого секретаря ЦК компартии Армении. Но окончательно склонили чашу
весов
в нашу пользу два обстоятельства.
Во-первых, на том приеме в ЦК партии Ашот Хачатрян честно и открыто рассказал о ситуации в команде. Андреасян в кабинете первого коммуниста республики... набросился на него с кулаками. Во-вторых, как раз в это время мы должны были играть два матча на Кубок СССР с вологодским «Динамо». Первую встречу
в гостях мы выиграли — 4:2, а в ответной, в Ереване, 16 человек основного состава в знак протеста не вышли на игру, и «Арарат» едва не вылетел из Кубка, проиграв — 0:2. Вот тогда-то руководство
поняло, что
без
тренера команда будет существовать, а вот без игроков нет. И Аркадий Андреасян был уволен.
Затем в моей футбольной карьере был еще один случай, когда я, только-только придя в команду московского «Торпедо», стал
свидетелем конфликта, на сей раз игроков «Торпедо» с Валентином Козьмичем Ивановым. Не знаю, как сейчас, а раньше, когда у тренера в руках была сосредоточена вся власть, футболисты были подчас полностью бесправными. Игроки ведь тогда жили в основном не на зарплату, а на премиальные (а их распределение было опять-таки в руках тренера), и поэтому
тренер мог тебя унижать, обзывать, материть, в общем, не ставить ни во что. Твое право заключалось только в одном — пахать на поле и гробить свое здоровье, а тренер тебе что-то обещает, потом это обещание не выполняет или берет себе, как в свое время Андреасян взял себе 16 машин, хотя каждая из них была записана на конкретного футболиста. И вот так, потихоньку все эти несправедливости переполняли чашу терпения игроков. Да, совершенно правильно говорил Андреасян, что ребята в 17-19 лет приходят в футбол и требуют сначала только одного — дать им возможность играть, а потом они вдруг начинают думать о чем-то другом кроме футбола. Но ведь это жизнь: футболисты женятся, обзаводятся детьми, и так далее. И если я о них не позабочусь, никто другой этого не сделает. Значит, мне надо идти к кому? К тренеру. Пожалуйста, дайте мне квартиру, ведь не будешь же с женой постоянно жить на базе. А век футболиста короток, и нужно еще суметь отложить что-то хотя бы на первое послефутболыное
время, чтобы иметь возможность оглядеться. Вот
из-за этого, в принципе, только из-за этого, все наши конфликты тогда и возникали. Потому что раньше тренеры, в основной своей массе, не ставили футболистов ни во что. И если у нас в будущем не на словах, а на деле футбол будет построен по западному образцу, когда футболист, подписав контракт, станет думать только об игре, никаких конфликтов не
возникнет.
Если же говорить о конфликте 1991 года в «Торпедо», то я до сих пор уверен в том, что острие его было направлено не против Иванова лично, а против отдельных людей в его окружении. Как я сам сейчас отношусь к этим событиям? Я считаю, что для тогдашнего «Торпедо» Иванов был
единственным тренером, который мог и должен был работать с командой. Единственным! И, наверное, все-таки мы, игроки, поступили тогда неправильно. И я в том числе, пойдя вместе со всеми, как бы за компанию, хотя лично у меня с Ивановым не было даже намеков на какие-то разногласия. И считаю сейчас, что это была ошибка, большая ошибка.
И, пользуясь случаем, хочу публично принести Валентину
Козьмичу по крайней мере свои личные извинения.
Отставка Иванова отбросила «Торпедо» назад, и настоящий
провал в 1992 году — яркое тому подтверждение. Да,
концовку 1991 года
мы
провели на
одном дыхании и, победив в двух последних матчах «Спартак» и киевское «Динамо», сумели занять третье место. Да, в 1993 году при Юрии Матвеевиче Миронове мы выиграли Кубок России, шли весь чемпионат в лидерах, но, проиграв в последнем матче московскому «Локомотиву» — 2:3, откатились сразу на 7-е место. Не умаляя заслуг тренера Миронова, скажу, что это все же было больше похоже на маленькое чудо,
чем
на
закономерность.
Такое же чудо мы совершили, обыграв по пенальти в Кубке кубков «Манчестер Юнайтед». Но эта игра, помимо, конечно, ярких и незабываемых минут, которые она принесла, заставила меня едва ли не впервые задуматься о профессионализме. Я понял тогда, что если серьезно относиться к делу, то можно обыгрывать самые сильные команды Европы. Что этому мешает? Наши традиции и прежде всего так называемые
нарушения режима. У нас это в подавляющем большинстве случаев бывает и не в меру, и не по делу. Почему «Арарат» в 80-х годах проигрывал практически все матчи в Москве? Да потому, что некоторые игроки приезжали в столицу едва ли не с единственной
целью
провести время за хорошим застольем и в компании с девочками. А вовсе не из-за пресловутого комплекса чужого поля.
И конечно, инфраструктура, именно футбольная, за рубежом
несравнимо выше. В Корее у меня первое время сердце кровью обливалось, когда я видел, как местные игроки, получив перед тренировкой очередные по счету новенькие гетры, брали ножницы и обрезали у них носок. Делали они это, по их словам, для того, чтобы, надев под них тонкий носочек, лучше чувствовать мяч. Не мог смотреть на это без зависти, так как вспоминал свои прежние годы, когда нам на сезон выдавали пару бутс, пару перчаток и два комплекта футболок и гетр Перчатки очень быстро изнашивались, и уже в середине сезона приходилось зашивать, заштопывать их.
Не
было
у нас и вратарских штанов с прокладками. Потому и тренировались мы в трико. Упадешь два-три раза (на наших-то полях), и синяков сразу наставишь,
да
еще
хорошо, если травму не
получишь. В одних гетрах тренировались,
другие берегли для
игр.
И еще одну вещь я для себя уяснил твердо: стремление к профессионализму не может быть улицей с односторонним
движением. Нельзя требовать этого
только от
одних
футболистов. К этому должны стремиться все — и руководители нашего футбола, и судьи, и тренеры. А то ведь нередки случаи, когда какого-нибудь наставника, мертвецки пьяного, буквально
выволакивают из самолета с очередного выезда, а на следующий день он говорит
своим футболистам о необходимости соблюдения режима. Я уже не говорю о
судействе, которое подчас бывает как предвзятым, так и неквалифицированным. Что
касается нас, футболистов, то, мне кажется, нам надо побольше доверять. Да,
есть такие игроки, которые не могут сами себя держать в руках, и им необходимы
сборы, но ведь большинство ребят могут и должны учиться готовиться к играм
самостоятельно. Но для этого надо давать людям больше свободы. Раньше мы этого
были полностью лишены и напоминали слепых котят. Нам завязывали глазки и возили
по одному и тому же маршруту: стадион — гостиница — база, стадион — гостиница —
база... Для нас это и был весь окружающий мир. Не хочу сказать, что мы, к
примеру, не знали, сколько стоит буханка хлеба в магазине. Знали. Но когда
приходилось сталкиваться с чем-то, что надо было сделать самому, начинались
проблемы. Мы были оторваны от реальной жизни. Для нас существовал только
футбол, и больше ничего. А на мой взгляд, это псевдопрофессионализм, если
хотите, искусственный. Только тогда, когда человек ведет полнокровный образ
жизни, он может достичь в своей профессиональной деятельности максимума того,
что ему отведено природой и талантом.
И,
наверное, будь у нас футбол организован именно так, может, и удалось бы мне
сделать чуточку больше того, что сделал. Хотя как это сейчас проверить? Вот
чего мне действительно всегда не хватало, так это учителя-вратаря. Начиная со школы
и кончая командами мастеров, не было рядом со мной такого человека. До всех
тонкостей вратарского мастерства мне приходилось доходить самому. В этом плане
я профессионального образования не получил, а был скорее самоучкой. И еще раз
скажу: если бы не Никита Павлович Симонян, может, и не сложилась бы моя
вратарская судьба.
Сколько
мне еще осталось играть? Может, год, может, два, три — не знаю. Но футбол
по-прежнему у меня на первом месте. Это моя профессия, это моя жизнь. И так
будет всегда, ведь отдача от футбола определяется не столько какими-то
материальными благами, сколько психологическими мотивами: радостью от выхода на
поле, от игры, от победы. Огорчения и переживания от поражений — это тоже
отдача от футбола. Ведь футболист такими мгновениями, как победа над «Манчестер
Юнайтед», живет всю оставшуюся жизнь. Понимаете, всю оставшуюся. Вот что дает
нам, игрокам, футбол. И когда после победы приходишь домой и сын, Сашка,
радостно вешается тебе на шею, а жена, Лариса, будто помолодевшая, вся светится
от радости — это тоже навсегда остается с нами, футболистами.
(«Футбол» № 37, 1997)
